Хвостова, Александра

Ручеек

Ручеек студеной! излучистая Венка (1)! скажи, куда мчишь ты струи твои чистыя? Куда так быстро стремишь твою воду сребристую? Или берега твои не довольно пологи и зелены? Или песок покото-

рому ты катишься, недовольно мелок, разсыпистой? Или тень зеленых кустов мешает тебе любоваться на красное солнышко? .... Но ты неслышишь, и быстрым бегом озабочена, еще скорее мчишь жемчужныя струи твои; знать тайную думу сердечную заведало и твое сердце, Ручеек студеной излучистой! — Знать камни, сквоз которые ты пробираешься, препятствуют твоему теченію; — знать и тихое твое журчаніе унылое, ничто иное, как тайное роптаніе, тайная жалоба на судьбу, с соседственным милым ручейком тебя разлучающую — Ах! естьли и ты судьбою гонима; естьли и ты разлуку можешь чувствовать; естьли и ты крушишься о милом и сетуешь; беги, беги еще того быстрее, Веенка! теки туда, где нет препон, где нет разлуки, где нет горестей; туда, где естьли не съединиться, по крайней мере позабыть можешь о ручейке твоем милом.

Подобно тебе, Веенка тихая! пробираясь сквозь камни н препятствія лютыя, и мое сердце томное давно стремится и движется; но ни съединиться, ни изгладить из памяти не может образа милаго. Светлое солнце находит меня сирую, и темная ночь глубокая, свидетельница сердечной тоски моей. Жизнь течет в жилах моих, но в них нет жизни; смерть давно уже гнездится в томном сердце моем; — я плачу и рвусь; но все еще существую — все еще помню—все еще тоскую по Другу, по сердечном Друге моем.

Далеко, далеко под тенью высокой стены белокаменной, кроткая могила Отца моего; тут покоится с миром пепел Друга моего последняго; покоится и дремлет дотоле, пока дух бурный, на огненных крылах ветра, не сорвет тяжелаго камня, над прахом его положеннаго. Глубок сон Друга моего, глубок, как темная ночь осенняя. — Я напрасно будила его и кликала, напрасно горючими слезами старалась согреть его могилу холодную. Стон мой не мог нарушить крепкаго его сна глубокаго; ветер уносил далеко умирающій голос мой, и имя Друга моего напрасно в тонком воздухе разсыпалося!

Не таковы были некогда сладкія мечты моего воображенія. Я льстилась, что рука Друга моего засыплет мою могилу тихую, просила Бога окончить жизнь, пока есть еще в міре кому оплакать смерть мою;.. . но все милыя надежды сердца моего, так завсегда меня обманывали. Слабыя руки мои засыпали могилу Отца моего; я лишилась последняго Друга сердечнаго, лишилась — и вдруг осталась сирая в одиночестве на всем пространном лице вселенной; — одна с скучным мне бытіем моим; одна без Друга, без подпоры, без утешенія; одна с лютою судьбою моею грозною.

Страданія сердца моего были неописанныя; смерть сверкала в слабых глазах моих; жизнь гасла в томном бытіи моем; сердце биться переставало, и хлад, подобный хладу могилы Отца моего, разливался тихо по жилам моим. Я благодарила уже Бога, конец страданій мне пославшаго; вручала уже ему непричастное злу сердце мое; простирала слабыя руки к милым теням, меня приветствующим… Но судьба, не довольствуясь смертью нещастнаго, удвоивает жизненныя силы ею гонимаго, и бережет нарочно то сердце, которое в жертву себе пре-доставила. Судьба неумолимая, судьба не насытившаяся еще слезами моими, меня от края желанной мною пропасти; — снова влила в сердце чувство бытія моего; — велела жить; — велела еще тосковать, чувствовать, и бросила опять в печальной мір сей, сердечными слезами моими окропленный.

С тех пор скитюсь печальна но зелеными берегам твоим, Веенка! Думаю о Друге моем; согреваю в сердце моем холодной прах его; щитаю и перещитываю все мне потери милыя; спрашиваю судьбу, зачто так долго гонима ею? Спрашиваю, к кому приклонит мне теперь осиротевшее сердце мое? Повсюду ищу Отца моего; у всей Природы его требую; — но нигде, ннгде не нахожу Друга моего нежнаго; нигде не нахожу отдохновенія утомленному жизнью сердцу моему. Свет скучен, бытіе несносно, и одна только могила глубокая обещает успокоить сердце бедное.

Сырой кряж сыпучій, под коим покоится прах Друга моего! Земля, не хотевшая принять осиротевшей дочери! Не уж ли никогда не возвратишь ты мне Друга моего нежнаго? Птицы нощныя, гробныя! вы птицы, которыя подобно мыслям моим вкруг песчаной могилы Отца моего безпрестанно летаете! Не уж ли никогда не принесете мне с могилы его, сердечной милой весточки? И ты тень Отца моего! не уж ли и ты не чувствуешь моей горести и тоски моей? Ах! Взгляни на сиротство мое и одиночество, взгляни на бледное лице твоей дочери, взгляни на тоскующее по тебе сердце ея; Я здесь, здесь в печальном міре сем. — Приди на час утешить твоего Друга сираго; приди, я здесь все еще, здесь, одна — одна надолго ... Но все молчит вкруг меня; я одна слышу голос свой — одна сердечными вздохами отвечаю вздохам моим. — Кто разделит со мною печаль сердца беднаго? Кто поймет тоску осиротевшей дочери? — Природа! Ты будь отныне сотоварищ моих горестей! Ручеек прозрачной, тихая Веенка! отныне ты дели со мною мое одиночество, сиротство и печаль мою. Ты то знаешь, как часто и прежде слезы мои мутили твою воду кристальную; как часто на берегу твоем зеленом оплакивала я скучную мою молодость; и теперь под дружественною тенію тамошней липы пушистой, обманывая судьбу, и в смерти меня с милыми разлучающую, на берегу твоем складу могилу моего Друга нежнаго. — Тут при бледном свете месяца, в тихую ночь безмолвную, приду сидеть на надгробной камень Отца моего; буду слушать и смотреть, не увижу ли где тени Друга, моего сердечнаго; не услышу ли в стонe ветра, томнаго его голоса, к себе меня призывающаго. Естьли и воздух и земля не возвратятъ мне его, обниму безчувственную кучу камней, могилу Отца моего представ-ляющую; с нею, вместо Друга моего совещеваться буду в затрудненіях печальной жизни моей; ей твердить стану, как скучно жить в міре сиротою без Отца, без Друга сердечнаго. Тут у могилы его холодной буду ждать давно желаннаго часа последняго; ждать и чувствовать истекающую медленно жизнь мою. Серой камень кремнистой ляжет на холодную грудь мою; кроткая мурава спрлчет могилу, единственной покой сердца моего; тени Отца и детей моих с моею тенью сольются радостно; могила будет дружеское сходбище наше; и камень, тяжелой камень надгробной мой — вечерняя беседа поздняя.

Тень Отця моего нежнаго! Тень, милая тень, мною оплакиваемая! Ты будь мне охранительным духом во все время странствованія моего в печальном міре сем. Естьли сердце под бременем жизни ослабнет; проснись на час от сна твоего крепкаго, защити от самой себя твоего друга сираго — будь подпорой слабаго разума, и утешителем болящаго по тебе сердца его!

Умолкните тогда вы, громы и ветры буйные, умолкните намало, и уйдите в ваши пещеры подземныя! — Тих голос Друга моего, тих как журчаніе ручейка чистаго; уйдите и не мешайте ему усыпить мое сердце бедное; вы не потеряли ничего вам милаго; вы не оплакивали ни клеветы, ни измены, ветры лютые! Вы успеете еще шуметь в роще и тогда, когда умолкнет голос его. Еще не много — и я не услышу ужъ никогда вашего свисту громкаго; еще не много — засну и я крепким сном Друга моего. До тех пор молчите, ветры лютые, молчите, — и не мешайте мне слышать голос Друга моего. Теки и ты, Веенка прозрачная! — теки, стремись и размывай камни, препятствующіе тебе съединиться съ милым тебе ручейком твоим. Я люблю твои воды ясныя, люблю песочек белой, на котором так нежно покоишься; смотрю — и прозрачныя твои струи сребристыя катят тихо передо мною образ милый сердцу моему. В чистой воде твоей часто он мне мечтается, так живо, как вечно и незабвенно живет он в душе моей. — Слушаю — н мнится, будто и таива кудрявая, которая смотрясь в струи твои, сама своей зеленью любуется, помавая нежно гибкими ветками, шеп-чет тихо милое имя сердцу моему. Смотрю и слушаю; и будто очарованною силою движима, кружусь и мыслями и сердцем вкруг зеленых берегов твоих, чистая Веенка!

Теки, ручеек студеной, теки и орошай долину тихую! Когда меня не будет; когда один только прах мой холодной на зеленом твоем берегу останется; окропляй чаще мураву зеленую, растущую вкруг уединенной могилы моей. Теки, катись, и журчаніем унылым тихим напоминай, что тут лежит прах друга твоего; но не подмой струями быстрыми корня зеленой липы, под которою я буду покоиться. Тень, друг печали и унынія, и безизвестная могила моя должна быть скрыта от глаз смертных и Природы. Печаль заметила меня прирожденіи, и меланхолія себе присвоила. Судьба записала черными буквами имя мое; пасмурным видом лукавым прорекла мое страдальческое бытіе; и в жизни и при смерти велела мне навсегда быть сиротою и в одиночестве. Теки, Веенка чистая, теки и катись по мелкому песку белому! — Ах! когда усну я крепким сном Друга моего на зеленом берегу твоем?

1) Ручеек потекающій в селе Вейне.